Побег из страны грез - Страница 76

Замолчав, Инга опустила взгляд на телефон, погладила его пальцем, затем неуверенно спросила у Любы:

– Как ты думаешь, стоит мне позвонить Леше? Или между нами все и правда кончено?

– «Кончено»! – возмущенно фыркнула Люба. – Между вами все только начинается! Звони, конечно! И не дуй губы и не обижайся, если он не захочет сейчас с тобой разговаривать: чтобы остыть, нужно время. Но звони, покажи, что ты в нем нуждаешься! Алексей у тебя такой ранимый и гордый. Если сама не сделаешь первый шаг…

– Знаю, – кивнула Инга, дрожащими пальцами набирая нужный номер. Сделав глубокий вдох, как перед прыжком в воду, она поднесла трубку к уху и замерла.

– Леш? – позвала она, когда он ответил. – Пожалуйста, поговори со мной… Или хотя бы выслушай.

– Только если недолго, – буркнул он. – Нас внизу дожидается такси. Мы выезжаем в аэропорт.

– Леш! – сказала Инга и почувствовала, что не может сказать ни слова. Из глаз потекли слезы. Она закусила губу, чтобы не всхлипнуть. Ее катастрофа, личная катастрофа все же наступила. Захлопнулись ворота в будущее…

Захлопнулись ворота, отрезая от прошлого. Ветер бросил ей в спину чей-то крик: «Инга!», слившийся во встревоженном дуэте с другим голосом, но стук захлопнувшихся дверей оборвал крики. Здесь нет имен, здесь помнят лишь грехи. Никто ее тут не встречал, но вдали она видела мелькавшие фигуры-тени таких же преступивших. Она сделала вперед несколько робких шагов и остановилась перед лестницей, ведущей в полуразвалившийся храм. Смутное чувство, что она его узнала, шевельнулось внутри. Эти обвалившиеся ступени помнила… Присела на одну из них, осознавая, что спокойное существование отсчитывает последние мгновения. Преступление скрутит ее невыносимой мукой, существовать в которой она будет вечно…

Инга не слышала ни криков, обращенных к ней, не реагировала на свет, не приходила в себя ни от резкого запаха нашатырного спирта, ни от хлестких пощечин. Не чувствовала, как ее подхватили сильные руки и крепко прижали к груди, в которой так громко, так испуганно колотилось любящее сердце. Чернов примчался в кафе раньше вызванной «Скорой помощи». Подхватив девушку на руки, он вынес ее на воздух и долго бестолково топтался на крыльце в ожидании медиков. Инга этого не чувствовала. Алексей не реагировал на призывы успокоиться. Она и этого не слышала, как и плача напуганной Лизы, приехавшей с отцом.

– С ней же все в порядке было! Мы сидели разговаривали… – причитала Люба.

Ничего этого Инга не слышала.

XVI

Вечно серое, дождливое небо, то ли оплакивающее грешниц, то ли надзирающее за ними. Оно утратило в них веру, как они утратили веру в солнце. День за днем, ночь за ночью разматывается лента мучительного существования. Надежды тают сосульками, сны – сплошные кошмары, света нет даже в них. Серое небо, серая земля, серые стены, серые лица, серые робы. Узницы. Они изо дня в день выполняют одну и ту же монотонную работу, смысла в которой нет. Она заключается в мучениях и томлениях.

Они не разговаривают, зачем? И так все ясно. У них у всех похожие истории, они пришли одним путем, у всех одинаковый приговор. Они уже не индивидуальности, они – безликие, безымянные существа, клоны.

Иногда крепко закрытые ворота открываются, но лишь для того, чтобы впустить еще одну такую же. Через эти ворота лишь входят. Хотя, был слух, уходили отсюда. И даже с лучом света.

Небылицы… Солнечный свет сюда не заглядывает…

Алексей дни и ночи просиживал в палате возле обвешанной капельницами и трубками Инги. Врачи не давали никаких прогнозов, выйдет она из комы или нет. На все его дотошные, кипящие отчаянием и скрытой надеждой вопросы мужчина получал лишь один ответ: надо ждать. Смотреть динамику. Он ни черта не понимал в этих терминах – динамика, финамика… И думал, что врачи специально говорят непонятно, чтобы скрыть правду.

Он сидел рядом с Ингой даже тогда, когда приходил кто-то его сменить: Вадим, подруга, невестка… Уступал место у кровати, а сам садился на неудобный табурет в углу. Он не уходил, несмотря на уговоры поехать отдохнуть, выспаться, поесть. Ему приносили на подносе еду, но он оставлял ее почти нетронутой. Все его существование свелось к тому, чтобы безотрывно смотреть на Ингу, красивую, похожую на спящую царевну из сказки, и обращаться ко всем святым, в которых он не верил: вопрошать, угрожать, молить, проклинать, просить… Весь его мир сузился до этой больничной палаты. А сам он превратился в неразумного… Потому что никак не мог понять, за что…

За что ей это наказание, ей, почти святой, жертвовавшей собой ради других без раздумий? Алексей бережно перебирал ее волосы и так же бережно перебирал в памяти воспоминания: как Инга впервые оказалась в его доме, как она, рискуя, спасла его дочь. Он, думая о том, что любимая сумела заменить Лизе мать, прикусывал до крови губу, потому что из глотки рвался крик: неужели эта добродетель оказалась такой ничтожной, что лишение жизни одного негодяя, убийцы, насильника, перевесило ее?

Если бы он мог, без раздумий поменялся бы с Ингой местами. Он бы умер, лишь бы она, светлая, пожила здесь еще, согревая материнским теплом его дочь. Леша взял бы на себя ее грех без раздумий. Взял бы ее наказание.

Однажды, когда она, пробудившись после очередного кошмара, открыла глаза, ей показалось, что по земляному полу скользнуло светлое пятно. Сон как рукой сняло. Она села, но, как ни всматривалась в пыльные сумерки, не увидела ни одного даже самого маленького светлого пятнышка. Привиделось. Она так давно не видела солнечного света, что мечта когда-нибудь вновь увидеть его стала навязчивой.